Камень преткновения

Э. М. Рутман, кандидат медицинских наук

Любое неожиданное изменение ситуации, требующее активной перестройки ожиданий, активных действий или переоценки своих взглядов, является в какой-то степени стрессом. Чем неожиданнее событие, тем больше стресс, чем большую неопределенность будущего оно означает, тем больше стресс, и т. и. Но, пожалуй, тяжелее всего переносится психологический стресс, если задеты глубокие, значимые чувства или потребности.

К таким существеннейшим, глубинным, жизненно важным потребностям человека относится потребность в чувстве безопасности родных и близких людей, потребность в . самоуважении (для этого необходимо уважение других, не обязательно всех, но значимых, как говорят в психологии — референтных). Не менее необходимо и ощущение доброжелательности к другим. Иначе говоря, человеку необходима возможность доверять и пользоваться доверием, оказывать помощь и получать ее, иметь кого уважать и пользоваться уважением. Часто говорят, что человек — общественное животное. Может быть, это и так, но собственно человеческие потребности, связанные с общением, — это именно человеческие, а не трансформированные биологические потребности. Последние могут определять поведение людей, но подлинная человеческая общность и взаимопомощь — не проявление стадного инстинкта, она может проявиться, даже несмотря на необходимость преодоления биологически обусловленных тенденций общения. Человеческая потребность в любви и братстве не является только трансформацией на более высоких уровнях биологической потребности в безопасности или стадных отношений.

Любые события, межличностные отношения, угрожающие названным чувствам, как бы они ни были незначимы сами по себе, будучи истолкованы как нарушающие желаемый образ «я и другие», могут оказаться более стрессогенными, чем физические травмы или материальные потери. Например, потеря 100 рублей или перелом ноги могут оказаться психологически менее стрессогенными, чем отсутствие ожидаемого букета цветов в годовщину свадьбы.

Впрочем, если кражу или перелом воспринять как свидетельство своей неполноценности (я просто растяпа, всегда мне не везет!), то конечные «материальные» потери могут превысить начальные. Плохое настроение помешает заработать другие 100 рублей или истратить умело те, которые остались, а время срастания перелома вместо того, чтобы быть полезным периодом спокойного раздумья, чтения, общения, станет периодом депрессии, грустных раздумий о своей неудачливости. Душевный «перелом», вызванный ощущением перелома физического, может оказаться более долгим и осложненным, чем костный. Не является ли во всех этих случаях человек не только жертвой своего характера, но и источником стресса, ответственным за свое, казалось бы, непроизвольное ощущение несчастности?

Попробуем рассмотреть это на примере такого частого в жизни эмоционального состояния компонента стресса, как обида. Обида — нередкий компонент плохого настроения, иногда — основной его источник, подчас — причина долгих мучительных переживаний и «обиженного», и «обидчика», а нередко и большого круга сопереживающих.

Если страх — эмоция, имеющая общий «радикал» у животных и человека, то обида — сугубо человеческое чувство, для возникновения которого необходимо начальное доверие к людям, ожидание любви, понимания и заботы о себе, система представлений о том, как должно быть, о справедливости. От индивидуальной, подчас неосознаваемой, системы представлений о «должном», от широты круга людей, которые воспринимаются как близкие, по отношению к которым есть чувство сопричастности, зависит диапазон ситуаций, в которых может возникнуть чувство обиды. Например, человек, который с готовностью откликается на любые просьбы о помощи, на нужды любого другого человека и считает такую отзывчивость обязательным качеством, ждет ее во всех других людях, чувствуя как бы неформальную, родственную связь со всеми людьми, только потому, что мы — люди. В то же время тот, кто только с очень немногими вступает в близкие отношения, гораздо реже будет ожидать чуткости по отношению к себе, отклика, заботы и т. п. Естественно, первый чаще может попадать в ситуации, которые вызовут у него чувство обиды. Особенно, когда столкнется с человеком второго типа (таких все-таки, пожалуй, большинство).

Однако исходно очень симпатичный своей отзывчивостью человек первого типа по принципу «наши недостатки — продолжение наших достоинств» может легко стать занудливо-обиженным. Ведь у него даже равнодушие прохожих, которые не кидаются помочь ему нести явно тяжелую сумку, хотя сами идут без груза, вызовет чувство обиды. Именно они нередко изливают (подчас без гнева) свою обиженность на юношу в метро, который читает книгу и не видит женщины с ребенком, вместо того чтобы спокойно (с доверием! с доброжелательностью!) попросить уступить место. Так что же, может подумать читатель, отзывчивые, хорошие люди неизбежно обидчивы? Нет! Обида — всегда результат ошибки души «обиженного» или «обидчика», либо того и другого одновременно. Это именно результат ошибки, а не доброты и отзывчивости самих по себе. Естественно, что чем более человек открыт в своем взаимодействии с миром, тем больше, особенно поначалу, может он совершить ошибок, больше пережить обид. Обида, как и всякая ошибка, не беда, если на ней учатся. Беда, когда, не в силах осознать или признать свою ошибку, упорствуя, человек заходит в тупик. Та же опасность есть в обиде.

Попробуем разобраться: что же такое обида? Конечно, подобно тому как «сколько голов, столько и умов», сколько душ человеческих, столько и обликов у обиды. Каждый остро чувствует душевную боль, по-своему понимает, что такое быть правым. Однако попробуем посмотреть на ситуацию обиды со стороны. Забудем на миг все свои, конечно, справедливые обиды.

Обида — это прежде всего боль. Что же болит? Что затронуто в момент возникновения этой боли? По чему нанесен удар? Для того чтобы понять это, подумаем: в каких ситуациях возникает обида? На что, на кого вообще можно обидеться? Невозможно обидеться на неодушевленный предмет, на явление природы, как бы много неприятностей ни воз никло в связи с ним, немыслима и обид на врага, намеренно причиняющего на ущерб. Обида возникает только по отношению к человеку близкому, только если есть какая-то неформальная связь с другим человеком, неформальные взаимные обязательства, сопричастность. Играет роль и представление о возможностях другого человека (по крайней мере его необходимо считать равным себе или превосходящим тебя в чем-то, но не наоборот). Гнев, расположение, жалость, ненависть, любовь — всё может вспыхнуть на миг по отношению к совершенно незнакомому человеку под влиянием поступка, слова, жеста, собственного настроения. Не то с обидой. Она «даруется» не каждому. «На обиженного богом не обижаются». «Слишком много чести, чтобы еще на них обижаться». Не обижаются на врага — его ненавидят, на более слабого — его жалеют, и лишь иногда — сердятся, но не обижаются.

В приведенных поговорках и фактах отражается то, что обида является чувством не только переживаемым, но и активно направленным на другого человека. Она должна иметь адрес, чтобы возникнуть. Нужно ощущение, что она будет услышана и причинит боль «обидчику» — вызовет чувство вины, угрызения совести, неловкость. Если гнев ищет возможности внешнего наказания, то обида — внутреннего. Итак, обида — это не только боль, но и одновременно протест против нее и желание причинить боль предполагаемому источнику своей боли. Что же именно в отношениях вызывает обиду? Каждый знает, что причиной обиды бывает не «материальный» урон, причиненный поступком или словом. Если подруга случайно обольет ваше новое платье соком или друг прожжет ваш костюм искрой от сигареты, вы, может быть, и очень расстроитесь, но никакой обиды не будет. А вот если покажется, что друг не понимает вас или — хуже того — подозревает в том, чего вы и в мыслях-то себе никогда не могли бы позволить, или не ценит вас по достоинству, а может быть, и презирает в чем-то, — вот в этих случаях может возникнуть неизбывная горечь обиды. Иногда к ней примешивается и оттенок возмущения или даже злости, особенно когда мы не получаем того тепла и сочувствия, на которое рассчитывали, когда не оправдывается наше доверие, когда возникает чувство несправедливой обделенности.

Есть ли что-то общее во всех названных ситуациях? Прежде всего — несоответствие реальности нашим ожиданиям, нарушение ожиданий. Однако не любое нарушение ожиданий вызовет обиду. Если приятель не придет к началу сеанса в кино, а потом вы узнаете, что он в это время отвозил на «Скорой помощи» в больницу свою мать, обиды не будет. Но вот подруга, с которой накануне вы говорили о том, как хорошо бы сходить вместе на выставку, сообщает, что она там уже была. Она восторженно делится с вами впечатлениями, говорит, что и вам надо обязательно пойти, более того, взяла вам билет, а вы едва слушаете, потому что вас захлестнула волна не совсем поначалу понятного, но отчетливо неприятного чувства. В нем есть огорчение: нарушение обещания пойти на выставку вместе. Но ведь обещание-то было довольно неопределенным, вы даже и дня не наметили. Дело в чем-то другом. Что же так больно задело вас? Я хотела пойти именно с ней, а она пошла без меня! Значит, она не хотела пойти именно со мной? Она может и без меня? Ей с кем-то другим было лучше? А с тем, что я на ее общество рассчитывала, она не посчиталась? Она даже забыла о нашем разговоре? Она общается со мной только тогда, когда ей это надо! За последней формулировкой, которая звучит как упрек в «корыстности» подруги и действительно является лазейкой сознания для перевода обиды в агрессию, скрывается боль осознания своей ненужности, неинтересности для подруги. Иначе говоря, возникшая от такой рассогласованности ожиданий и реальных событий, которая разрушает ощущение своей ценности, значимости для другого, подтверждения которой человек ожидал.

«…Но жажда признания, пожалуй, самый неистребимый инстинкт цивилизованного человека», — пишет С. Моэм.

Обида — боль от «угрозы» ощущению своей признанности со стороны другого человека. Как и боль, она — сигнал неблагополучия. Как и в случае боли, возможны разные непосредственные реакции — как бурные, так и сдержанные. Конечно, сдержанность, мужество, забота о других (не испугать, не обидеть, не обременить и т. п.) всегда проявятся в форме непосредственного выражения этой боли (или умалчивания о ней, чтобы прежде, чем обременять своей болью другого, попробовать самому в ней разобраться). Оставим пока острый болевой момент, когда чувство только возникло. Как и в случае физической боли, за ощущением следуют различные реакции по устранению боли: мы смотрим на то место, которое заболело, ощупываем его, размышляем о причине и принимаем меры. Таким образом, неприятный сигнал боли оказывается полезен. Благодаря боли мы узнаем о неблагополучии организма и устраняем его причины. Но бывают случаи, когда человек, пока в силах терпеть, не устраняет болевой сигнал, например из боязни идти к врачу. Это часто бывает с зубной болью. Из страха перед обнаружением у себя серьезной болезни можно скрывать (пока это терпимо) боль и от себя, и от окружающих. Иначе говоря, на биологически полезный, необходимый сигнал человек может реагировать неправильно, избегать анализа его причин и не устранять его, а терпеть молча, пока удается.

То же самое может происходить и с обидой. Но в случае обиды длительное переживание тем более досадно и нелепо, что в отличие от боли чувство обиды обязательно исчезнет при раздумье о его причинах, от самих раздумий, от здравого изменения своих представлений. Правда, обида при этом может не просто исчезнуть, а смениться другими чувствами: негодованием, досадой, гневом на другого или на себя, горечью от переоценки самого себя или другого человека. Но это уже не обида — застывшая тупиковая боль, это — новое понимание реальности, позволяющее двигаться дальше. А что можно сделать с обидой? Почти то же самое, что при боли, — попытаться рассмотреть, «потрогать» то место, где возникла боль, понять, отчего возникла обида. Начнем с момента самой реакции. Взрослый человек сообщает другому о своей боли далеко не во всех случаях. Если это сообщение не может ничего изменить, большинство людей не станут обременять ближнего (или, скорее, «дальнего», поскольку само сочувствие ближнего вполне может помочь). Во всяком случае «крик» о боли — это так или иначе просьба о помощи.

А как обстоит дело с «криком» обиды? «Крик» обиды — это всегда и просьба о помощи, поиск сочувствия, но, кроме того, стрела, нацеленная на чувство вины «обидчика». Что мы делаем, если кто-то причиняет нам физическую боль? Гневаемся и гнев выражаем (как умеем) только, если считаем, что это сделано нарочно или по небрежности. А если мы убеждены, что нечаянно? Стараемся, по возможности, даже преуменьшить боль или уж, по крайней мере, не подчеркивать, не усугублять и без того очевидное чувство вины у того, кто невольно причинил боль.

А как происходит в случае боли-обиды? Парадокс в этом случае состоит в том, что при некотором раздумье для такой стрелы нет оснований. Действительно, если обида нанесена намеренно, то на такого человека обижаться нечего: можно либо выразить гнев, либо просто прекратить отношения с ним. Может быть, нас и волнует его враждебность, но никак уж не обижает. Обида на человека, который хочет обидеть, вроде невозможна.

В другом же варианте — когда человек не хотел обидеть, не предполагал, что его поступок или случайно оброненное слово вызовет чувство обиды (ну, наступил нечаянно на «больную мозоль»), достаточно просто сообщить о своей боли, может, даже в смягченной форме. Ведь ему уже и без того неловко.

В жизни же с обидой происходит вовсе не так. Она надолго затаивается, разрастается, раскармливается в молчании, накапливается отчаяние от своей непризнанности и ненужности. Прорывается по ситуации гневом, недоброжелательностью, неприятием «обидчика» (подчас совершенно невиноватого) или эмоциональным вымогательством чувства вины (если есть для того возможность). Или самый, может быть, досадный вариант, — заливает весь жизненный путь вязким слоем печали от ощущения своей обиженности, непригодности и недоброжелательности мира. Конечно, временное чувство обиды (разочарование и горечь от крушения надежд, боль от ощущения нелюбви к себе или недостаточной любви, боль от прикосновения к другому — желанному, любимому, но равнодушному и т. д.) вполне понятно и правомерно. Оно есть. Как боль, радость, испуг, удивление и т. д. Одно из человеческих чувств. Но долгая, хранимая душой, определяющая жизнь обида — нелепица! Она так же нелепа, так же настораживает относительно душевного здоровья обиженного, как долгая обида малыша на порожек, об который он ушибся. Если малыш будет долго дуться на порожек, отказываться переходить через него или даже заходить в комнату, где ушибся, его поведут к врачу.

Долгие глубокие обиды взрослых людей еще более нелепы и более неправомерны. «Но ведь порожек — это не человек!» — слышу я гневный протест обиженного. За этим протестом убежденность: порожек не виноват, а человек (обидчик) виноват. И вот здесь-то один из корней обиды — эгоцентричность. Маленький ребенок, привыкший, что о нем заботятся, в какой-то момент вполне «справедливо» ощущает ударивший его порожек враждебной, направленной против него силой. Очень скоро приходит к нему понимание, что порожек существует «сам по себе» и надо с этим считаться. И тогда обида на порожек становится невозможной (хотя как кратковременное чувство — скорее досада, чем обида, или почти та же обида — может вспыхнуть при неожиданном и нелепом ушибе). Гораздо труднее (и, увы, далеко не всегда) приходит осознание того, что по большому счету каждый другой человек, в том числе самый близкий, даже собственный ребенок, тоже существует «сам по себе», а не как элемент вашего мира. Он идет по своему пути, любая оценка его вины-невиновности (речь идет не о юридической вине) должна начинаться с него самого, только он сам, его собственная совесть определяет, перед кем и в чем он виноват.

Кстати, распространенную человеческую готовность к осуждению (а осуждение тоже нередко бывает обидным), желание найти виновного важно тоже не просто осудить, а понять. Это поможет справиться с этим не очень-то хорошим свойством в самих себе и в других. У этой склонности к осуждению много психологических истоков. Во-первых, человеку легче, когда он находит причину того, что его беспокоит — причину плохого настроения, дискомфорта, досады и т. п. И он торопится в бесконечной цепи обстоятельств ухватиться за какое-то звено, которому можно адресовать свои чувства, порожденные вовсе не этим звеном, а всей цепью. В результате ребенок, уставший от пережитых и не нашедших выхода эмоций в школе, разряжается дома по любому поводу, вспомнив обиды позапрошлого месяца, когда мама «не выполнила своего обещания». В этот момент он искренне считает, что его вообще не любят близкие. Да и взрослые срываются подобным образом: на детях, на стариках (их реакция безопаснее, чем реакция сослуживцев). Мы чаще обижаем хороших людей, потому что не боимся последствий своей небрежности, своих срывов. А между тем проблема вины и суда очень непроста. И не случайно опыт человечества, опыт культуры, права привел к понятию презумпции невиновности. Этого понятия, как глубинного принципа поведения, часто не хватает в обыденной жизни. В чем состоит это понятие? Как бы ни были сильны подозрения, до тех пор пока вина не доказана, человек считается невиновным. И подозреваемый не должен оправдываться, искать доказательств своей невиновности. Обвинение сначала должно найти доказательства наличия преступления закона, и лишь после этого возможен суд — для проверки законности обвинения, определения состава преступления и вины. А что происходит в отношениях между людьми? Сплошь и рядом осуждение происходит «без суда и следствия», по одной только внутренней уверенности в виновности другого (потому что невнимателен, небрежен, не считается, не уважает и т. д.), даже без попытки войти в обстоятельства человека, на которого мы в обиде.

А между тем уверенность в вине или преднамеренности поступка другого может быть просто-напросто отражением ваших собственных, часто ни на чем не основанных взглядов, предрассудков, ложных мнений. Вспоминается разговор молодых родителей о своем 3-месячном ребенке: «Такой кроха — и уже вредный! Только заснешь, ну, только заснешь — тут он начинает плакать!» — «А ты не вставай к нему!» — серьезно посоветовала приятельница. А ведь зло порождает зло. Так и вяжется эта тягостная цепь недоброжелательности, недоверия и обид, начинаясь еще в детстве.

А как нужно (хоть, может быть, и трудно, особенно в тот момент, когда на ногу наступили) помнить о следующем. Первое: определение вины (не юридическое, а нравственное) — дело очень трудное. Вы, кажется, готовы ударить человека, отдавившего вам ногу. А кто больше виноват в этом: этот человек или слишком резко (из-за не профессиональности!) затормозивший шофер? Между тем, когда больно, необходимо отреагировать: и начинает казаться, что ногу отдавили по небрежности или даже по злому умыслу. А ведь тому, кто отдавил, тоже неловко, и, извиняясь, он может чертыхаться про себя в ваш адрес: «Растяпа, встал на проходе». Где же выход? А один — не торопиться осуждать. Ни вслух, ни про себя. Есть об этом хорошая притча.

…Вышла хозяйская козочка на лужок перед домом и съела молодую траву. Хозяйская собака увидела потраву, ей стало обидно, и она загрызла глупую козу. Палка хозяина рассердилась, что собака испортила добро, бросилась на собаку и убила ее. Огонь в очаге пришел в еще большую ярость — полыхнул и сжег палку. Вода в лохани решила наказать огонь за горячность, плеснула — загасила очаг. Явился бык и в гневе на воду выпил ее. Пришел сосед хозяина, возмутился и зарезал быка. Ангел смерти в ярости за самоуправство поразил соседа молнией. И явились они все к богу. А тот всех наказал и объяснил: каждый из вас был прав в своем суде, да только никто вам права судить не давал…

Обидевшийся человек в той мере, в какой считает другого виноватым, берет на себя роль судьи в ситуации, где сам является пострадавшим. Но вряд ли он сам согласится быть «судимым» подобным образом.

Главная опасность обиды еще и в том, что обидчивость может быть не насыщаемой. При этом чувство вины у другого, искренние попытки поправить дело, утешить, оправдаться могут лишь усиливать обиженность. Есть прекрасная притча о слепом мальчике, которого очень любили и жалели все члены семьи, но он этого не видел, не понимал и постоянно чувствовал себя обиженным. Однажды во время очередного праздника, пытаясь порадовать его, семья решила отдать ему целиком зажаренного на праздник барана. Чтоб он не думал, что его обделили. Наступило время застолья. Барана поставили перед мальчиком. Он ощупал его, обрадовался, даже ахнул от восторга, но… тут же задумался и воскликнул яростно: «Представляю, сколько же они сами съели!..»

Человек, склонный к обиде, часто бывает душевно слеп. И эту слепоту, этот душевный дефект, приводящий к обидчивости, так же важно осознать, как нужно знать мели и рифы капитану, если он не хочет крушения корабля. Не зря, кстати, в английском языке в библейских текстах слово «обида» обозначает еще и «камень преткновения». Действительно, ведь это камень преткновения в человеческих отношениях. Зная об этом, можно пытаться его обойти или хотя бы «не плавать» там, где столкновение неизбежно. Неплодотворна, ущербна, разрушительна жизнь в обидах.

Причины их часто не столько в реальных ситуациях, сколько в особенностях характера, сложившегося в детстве, в сиюминутном самочувствии. Обремененные прошлыми, неизжитыми обидами, из-за них еще более готовые к новым, мы пускаемся в плавание по жизни как бы с камнями за пазухой. И при первой же отмели, в досаде на остановку, швыряем яростно и слепо эти камни и пробиваем днище корабля, вместо того чтобы спокойно дождаться сезона дождей, когда прибывшая вода вольно понесет корабль дальше, или искать помощи у других кораблей, так незначительная остановка перерастет в крушение. Подумаем же про свои обиды — прошлые, настоящие и будущие. Может быть, раздумье о двух первых спасет нас от будущих.

По крайней мере этого можно ожидать, поскольку обида по сути своей — детская реакция. Она как бы порождается и закрепляется реакциями взрослых на детскую обиду — такую милую, трогательную — беспомощность, растерянность при неожиданной неприятности, огорчение, дрожащие губы, слезы в глазах. Как хочется, как приятно утешить малыша, доставить радость, смягчить его неуспех. И вот реакция обиды становится инструментом привлечения внимания, получения утешений.

Вместо того чтобы дать ребенку время для самостоятельного преодоления, для обучения преодолению, взрослый кидается на помощь: «Побей порожек, побей его! Такой плохой, ушиб нашего мальчика». Ребенок усваивает: то, отчего ему плохо, больно, — обязательно «плохое» — и требует наказания источника неприятностей. Другой вид помощи: «Дай поглажу! Дай подую! Поцелую!» и т. п. при избыточности рвения взрослых тоже может зафиксировать потребность в усиленной эмоциональной поддержке при каждом поражении. Более того, взрослый включается, поддерживает эту «игру». Он сам «обижается» на ребенка, угрожает ему своей обидой — отвержением в случае плохого поведения.

Позднее ребенок начинает перенимать взрослые формы обиды, наблюдая взаимоотношения взрослых, их реакции на обиды других. Вот так и возникают индивидуальные штампы реагирования. У одних преобладает чувство, отверженности (они приникли в детстве добиваться утешения, обижаясь). У них чаще наблюдается преувеличенная боязнь обидеть других людей — следствие острого ощущения «несчастности» обиженного. У других, тех, кто чаще сталкивается с агрессией «обиженных» на него взрослых, обида — это прежде всего выражение возмущения в адрес обидчика. У третьих — то и другое. Обида — всегда в какой-то степени отражение сформированной в детстве потребности в эмоциональной поддержке при столкновении с неожиданной неприятностью. И вот — печальные результаты инфантильности.

«Я долго был несчастлив в любви. Есть такая формула несчастья, которая очень похожа на счастье. Когда человек счастлив своим невежеством. Незнанием своим счастлив. Наверно, не было бы нужды разбираться во всем этом — в конце концов кому какое дело, что примиряет человека с жизнью, знание или заблуждение, если бы коварное счастье этого рода не было похоже на мину замедленного действия: рано или поздно наступает взрыв, осколки былого спокойствия взлетают в воздух, окруженные облаком разлетающихся мыслей, их замедленный беззвучный полет потрясает тебя, сбивает с ног, оглушает — при этом ты останешься жив, но ты контужен, трепетные каналы, по которым ты общался с миром, блокированы, ты искалечен, ты находишь в себе силы и поднимаешься на ноги, к которым ты привык — легкие и послушные, -— это протезы, скрипучие, неловкие протезы, имя которым — тоска и обида. Говорить об этом стыдно, ты молчишь, делаешь вид, будто все в порядке… …Весь ужас в том, что поставить диагноз самому себе невозможно, диагноз ставят люди, окружающие тебя. Диагноз всегда фальшив, потому что мины твоего несчастья взрываются бесшумно, незаметно для других — и, значит, все несправедливы к тебе, ты отвечаешь им ненавистью, скрытой, тоже несправедливой, и оттого еще более мучительной…»

Обязательный момент в любой обиде — чувство нарушения справедливости. «Дыхание жизни — в справедливости», — гласит древнее изречение. И правда, первый миг обиды — это словно остановка дыхания на вдохе. И каждая обида — сигнал о том, что необходимо пересмотреть свои представления о справедливости. Она возникает чаще всего от того что понятия о справедливости не пересматриваются с тех блаженных детских лет, когда ее так легко можно было достичь, поделив поровну пирожные и игрушки. Из этой поры выносится и ожидание того, что жизнь, которая словами родителей и воспитателей так упорно учила справедливости, так требовала ее, сама должна быть обязательно справедлива. Это ощущение может обеспечить временное благополучие: «Когда человек счастлив своим неведением. Незнанием своим счастлив». Однако «остановка дыхания» от чувства несправедливости — неизбежный момент развития. Важно вырасти из детской реакции: не отворачиваться, надув губы, а преодолевать — как свою незрелость, так и реальную несправедливость, осознанную по-взрослому. Частые, затяжные обиды — всегда признак незрелости.

Как замечательно написал об этом О. Э. Мандельштам: «Ведь есть же на свете люди, которые никогда не хворали опасней инфлюэнцы и к современности пристегнуты как-то сбоку, вроде котильонного значка. Такие люди никогда себя не почувствуют взрослыми и в 30 лет еще на кого-то обижаются, с кого-то взыскивают. Никто их никогда особенно не баловал, но они развращены, будто весь век получали академический паек с сардинками и шоколадом. Это путаники, знающие одни шахматные ходы, но все-таки лезущие в игру, чтобы посмотреть, как оно выйдет. Им бы всю жизнь прожить где-нибудь на даче у хороших знакомых».

В семьях с реалистическим пониманием жизни, добрым и активным отношением к ней дети с самого начала приучаются не «застревать» в обиде (как и в любой эмоциональной реакции), а искать выхода. Став взрослыми и переживая свои жизненные потрясения, преодолевая выпавшие на их долю стрессы, они не задают вопроса: «Почему это со мной случилось? За что мне это?», а думают над тем, как справиться с ситуацией: «Что с этим можно сделать? Как быть? Каков смысл этого?» И чувствуют себя при этом не обиженными (людьми или жизнью), а ответственными за то, как они справятся с испытаниями, выпавшими на их долю. В конце концов важно, может быть, не то, что с нами происходит, а то, какими мы в результате этого становимся. «Для тех, кого любят боги, несчастье оборачивается благом».

Поищем же себе образцы среди тех, кто умел преодолевать стрессы, поучимся у них. Освободимся от обид. Ведь мы ответственны за то, что предпочитаем: искать и находить даже в навозной куче жемчужные зерна или в любой бочке меда отыскивать ложку дегтя.