Не сравнивай!

Э. М. Рутман, кандидат медицинских наук

«А кого ты больше любишь, маму или папу? А кто сильнее: слон или тигр? А ты так можешь? А можешь быстрее, чем он? Молодец! А еще быстрее? Ух какой молодец! У-у, он тебя обогнал? Ну ничего, ты поешь лучше, подрастешь и его опять перегонишь… Ну что ж ты отстаешь? Вон, все уже готовы! У других дети — как дети, а ты!..»

Так бывает в детстве: ребенок учится на сопоставлении и сравнении предметов, явлений, людей, качеств. Но не тогда ли начинает развиваться в человеке и боязливое беспокойство: не отстать, не оплошать, не оказаться иным, чем другие, хуже других?

…Я сижу за боковым столиком в крайнем купе плацкартного вагона, возле туалета. Читаю. За тем же столиком — женщина, к ней жмется скучающий мальчик лет пяти. Она равнодушно смотрит в окно, время от времени рассеянно поглаживая или обнимая мальчика. Он то смотрит в окно, то листает книжку на столике, то бросает взгляд на меня и на книжку, которую я читаю. Видно, что его утомила дорога, ему скучно.

«Поди пописай!» — предлагает ему вдруг мать. Мальчик отрицательно мотает головой. Он явно смущен таким бесцеремонным предложением при постороннем человеке. Через некоторое время женщина повторяет: «Ну пойди! Пописай!» Это повторяется еще и еще раз, мальчик отказывается, смущаясь и раздражаясь все больше. В это время мимо нас к туалету проходит женщина с мальчиком лет пяти-шести. «Вот видишь! — вскидывается с укоризной моя соседка. — Этот мальчик уже второй раз идет, а ты — ни разу!» «Что за глупая мама», — в сердцах скажете вы. Но мы все — намного ли умнее в иных случаях? Разве бездумное, слепое стремление быть «как все», «как другие», быстро переходящее в желание «не отстать» непонятно в чем — даже в том, что тебе самому, если подумать, вовсе и не нужно, зачастую не подчиняет нас? Откуда же оно? От стремления к общности? Если у меня не так, как у других, значит, я «плохой», значит, не всё в порядке?

Сначала всё, казалось бы, самоочевидно: «Смотри, какая эта девочка чистенькая, аккуратненькая, а ты — такая грязнуля! Пойдем переоденемся!» Или: «Ну почему ты такой трусишка? Смотри, все мальчики во дворе уже умеют кататься на велосипеде! Давай и ты!..»

Потом придет школьная пора, и невыносимо будет пережить, что у кого-то лучше отметки… А потом — страх, что тебя обгонит конкурент на работе… А отсюда — один шаг до ненависти к этому конкуренту, соседу, коллеге. Или — до ощущения полной собственной нескладности — оттого, что ты в чем-то уступаешь ближнему.

Если этот укоризненный голос: «Смотри! Все могут, а ты… Все слушаются, а ты… Все научились, а ты…» — окажется для детского сознания самым громким, ребенок вырастет, но так и не сумеет стать взрослым. Его жизнь постоянно будет определяться сравнением с другими — и ненасыщаемой непосильной потребностью в самоутверждении. Почему непосильной? Да потому что, как рассуждает герой романа Ф. М. Достоевского «Подросток», будь он семи пядей во лбу, наверняка найдется некто осьми пядей. Эта потребность, подгоняемая непрестанным сопоставлением себя с другими (а не с внутренним идеалом — каким я хочу быть), как правило, сочетается с изрядной ограниченностью той «площадки», где происходит такое сопоставление. Чаще всего она ориентируется на общие места, поверхностные штампы, как «надо», как «лучше».

Ярким воплощением этого служит мучительная зависимость от моды. Мода и возникает на пересечении потребности в новых впечатлениях и зависимости от принятых стандартов, ориентации на правило «быть не хуже, чем…» или «обогнать…», не задумываясь над тем, в чем и зачем быть не хуже, в какую сторону обгонять… И вот трагедией становится отсутствие джинсов, как у всех в классе, а потом — такой куртки, какие теперь носят, а дальше машины, сначала — любой, а потом — не хуже, чем у людей из ближайшего окружения, и далее, без остановок… И тогда человек удивляется: а почему этот хочет быть «не как все»? Уж не воображает ли, что лучше всех? Почему же так навязчиво это желание: чтобы все было, «как у других», а другие были, «как все»?

«При непонимании другого человеческого существа и при невозможности вместе с тем его игнорировать людям свойственно оказывать на него неосознанное давление с целью превратить его в нечто, доступное нашему пониманию: подобное давление оказывается друг на друга множеством мужей и жен. Результатом такого воздействия на человека будет скорее всего подавление и искажение личности, а никак не ее совершенствование. И нет человека, достойного присвоить себе право переделывать другого по своему образу и подобию», — отмечал английский писатель Т. Эллиот.

Задумаемся: разве лишь в сравнении с другим определяется ценность человека? Да, сопоставление необходимо для самооценки в детстве, в юности. Но неужели взрослый человек должен всегда ориентироваться только на такое сравнение?

Вопрос не так прост. И ответив: «Разумеется, не должен», мы еще мало что проясним. Ведь в основе столь распространенного стремления быть «как все, не хуже (а дальше — получше) других» лежит глубинная потребность человека в эмоциональном контакте и эмоциональном подкреплении.

Эта потребность отчетливее всего выражена в раннем детстве, в младенчестве, когда ребенок, будучи лишен эмоционального контакта с матерью (или заменяющим ее любящим ребенка взрослым), исходящего от нее «сердечного тепла», игры, разговоров, ласки, может зачахнуть, несмотря на абсолютно качественное питание и нормальные гигиенические условия.

Поначалу для удовлетворения потребности в эмоциональном контакте малышу достаточно одного человека — мамы. Теплое отношение матери к ребенку, полноценный «диалог» между ними с момента рождения создают основу самоощущения ребенка — то, что психологи называют базисным доверием. Постепенно (примерно к третьему году жизни) в эмоциональный контакт включается все более широкий круг детей и взрослых. При благополучном развитии ребенок естественно чувствует себя «хорошим», «красивым», он не нуждается для такого ощущения в каком-то особом внимании, поощрении. Девочка перед зеркалом: «Мама, отчего у меня глаза такие узенькие?» — «Наверное, потому, что ты не выспалась». — «Нет!» — «А почему же?» — «Это от красоты!»

Лишь позже, по мере того как у ребенка создается собственная картина мира, он начинает устойчиво предпочитать своих ровесников, которые, как ему кажется, лучше понимают, что человеку нужно, чем взрослые. В это время наибольшее значение для нормального развития имеет эмоциональный контакт с ровесниками — именно они оказываются «значимыми другими».

Однако то, что естественно для подростка, у взрослого является свидетельством инфантильности. Чем больше отклонено от нормы развитие эмоциональных контактов в ранние годы, чем больше недополучает человек эмоциональной поддержки в детстве и в подростковую пору, тем опаснее это для его дальнейшего развития. «Мама, посмотри на меня!» — говорит ребенок, забираясь на лестницу. «Зачем?» — «Чтобы я не упал!». И это нормально. А не достигший подлинной зрелости человек, хоть по паспорту и взрослый и даже дети у него растут, остается тем же ребенком, который «падает с лестницы», если на него не «смотрят» — не одобряют, не поддерживают мать, жена, друзья, коллеги и т. п.

Спору нет, оценка, отношение окружающих — один из важных ориентиров. Не только для себя живет каждый человек: жизнь его проходит в обществе, смысл ее связан с другими людьми («Если я — только для себя, то зачем я?»). Но вместе с тем нет никаких гарантий, что любые двое (трое, десятеро, множество) всегда придут к более мудрому решению, чем любой один. И когда взрослый человек опирается на мнение других, он доверяет не количеству, а компетентности, знанию, мудрости и т. п., т. е. в конечном счете опирается на свое собственное мнение.

Зрелость — это способность отстаивать свое мнение, даже если вы оказываетесь в одиночестве, и знание того, что «большинство» само по себе правильности не гарантирует. Бывает, что именно для блага тех, кто не одобряет вас в данный момент (семья, товарищи, коллеги ит. п.), необходимо ваше мужество, ваша твердость. Это также и способность спокойно принять поражение: «…равно встречай успех и поруганье, не забывай, что их голос лжив». Зрелый человек понимает, что никто не бывает совершенным во всех отношениях. Не обязательно быть первым, достаточно быть, и быть собой (между прочим, в Японии принято ориентировать детей не на сравнение с другими, а на развитие, совершенствование своих способностей: «Завтра ты сделаешь лучше, чем сегодня…», «Сегодня ты бежишь быстрее, чем вчера»).

Конечно, соревнование может быть механизмом достижения и даже развития. Но только до тех пор, пока оно — здоровая игра избытка сил, веселый азарт, а не губительная гонка на износ в мучительном страхе перед поражением и с ощущением краха и пустоты при отставании. В этой гонке, бесконечной по своей сути, человек не успевает вглядеться в себя. В редкие моменты осознает: «Вроде все есть, а… ничего нет… И зачем это все, когда жить-то некогда?..» Быстро успокаивается: «Все так живут». И правда, многие. Возникает кризис — дети видят родительскую пустоту: «Не хотим жить так, как вы!» И опять приходится утешаться привычной формулой: «Все дети — эгоисты…», «У всех дети такие», «Дети — они всегда сначала не понимают…» и т. д.

Под давлением гонки так и не обретается или даже теряется способность к собственному восприятию бытия. И оно, наше ежедневное, будничное бытие, как бы и не существует для многих людей, составляя лишь незначащие «детали жизни», а не саму жизнь. «Это не жизнь», — слышим мы от озабоченного, целиком погруженного в каждодневные необходимости человека. Это не жизнь… А кто-то другой — в книге, на экране — представит нам все, мимо чего человек проходил каждый день, не видя, не осознавая смысла ни дел своих, ни времени… И мы увидим: жизнь-то есть! Надо лишь приглядеться, задуматься…

Может быть, с этим неумением видеть и читать «книгу жизни» связаны вечные мифы о «прошлом золотом веке» или «светлом будущем», которые противопоставляются тусклости сегодняшней жизни. Ведь прошлое и будущее мы не видим собственными глазами, а получаем готовыми, преображенными художественным видением, творческим воображением художников.

Потому же, вероятно, во все времена можно услышать грустное: «Теперь таких людей не бывает» (имеется в виду — таких благородных). Предполагается, что «такие люди» были в прошлом или, может быть, вновь появятся в будущем. Конечно, разные времена способствуют созданию и выявлению разных характеров, но благородство, как и любые человеческие свойства, было, есть и будет во все времена. Меняются лишь формы. Чем инфантильнее сознание, чем менее оно развито, тем труднее увидеть значительное в обыденном, великое в повседневном, прекрасное в незаметном. Незрелое сознание горячо откликается на идею популярной песни: «жизнь — только миг между прошлым и будущим». Хотя этот «миг» — это все, что нам дано. Почему-то мы не осознаем, что наше сегодня — это вчерашнее «светлое будущее» и завтрашний «золотой век» прошлого.

Незрелость проявляется и в инфантильном тяготении к необычному, выдающемуся, героическому: «ярче, чем у других», «как никто не может». Это принцы и принцессы детских сказок не дают нам покоя, и мы страдаем от «серости» своей жизни, не умея распознать принца в «таких обычных» людях вокруг нас…

…В психотерапевтической женской группе одной из поликлиник обсуждается идеал мужчины. Шестнадцать женщин единодушно называют Штирлица — Тихонова. Только одна — Пьера Безухова. Ехать с мужем в Сибирь, как Мария Волконская, никто не согласен. Наверное, не случайно в этой группе были в основном женщины, страдающие от подавленного настроения, от частых депрессий. Как обойтись без депрессий, если идеал — киногерой? А большинство мужчин, возможно, тоже представляют свой идеал только как кинозвезду. И если ты не Бриджит Бардо и не Маргарита Терехова или Людмила Гурченко, что ж… И вот все становятся слегка несчастными: одни — оттого, что «не тянут» на эталон, другие — потому, что так и не нашли его.

Незрелость, инфантильность, поверхностность — все это источники нереалистических, завышенных или искаженных ожиданий, неизбежное крушение которых и приводит к стрессам. Взрослый, зрелый человек понимает, что каждодневно выполнять свой долг, определив, в чем он состоит (вот это трудно!), суметь не погрешить при этом против совести, остаться честным с самим собой, развить, осуществить свои природные задатки, устоять в жизненных невзгодах и при этом жить не только для себя, а и для других — все это нелегкая и очень достойная задача. Может быть, это труднее, чем раз совершить героический поступок. Устоять, выдержать, вынести свою судьбу, поддержать других, не обременяя их нытьем, печалью или отчаянием, — достижение этой привлекательной цели обязательно даст чувство удовлетворенности и радости.

В каждый момент у нас есть выбор: беспомощно сетовать на окружающих и «судьбу», предаваясь угнетенности и печали, или искать и создавать то, что рождает в человеке — в себе и другом — силы преодолеть безнадежность и отчаяние, поверить в будущее, в то, что рождает или возвращает любовь к жизни, к людям, чувство жизни в данный миг. Как просто и хорошо сказала Людмила Гурченко в своих воспоминаниях о Владимире Высоцком: «Он слишком тонко понимал причины усталости и апатии человека, не способного больше к борьбе, к сопротивлению. Он не сочинял песен про звездную нормальную жизнь. Он видел многое несовершенное на Земле».

А как много давали людям его песни, где наряду с пониманием «причин усталости и апатии» всегда звучало прославление усилий человеческой воли, мужества преодоления, даже в безысходных обстоятельствах…

— Так то Высоцкий! — возразит мне иной читатель. — Такая судьба — дар… — А что делать другим — без дара?

Конечно, на лестнице человеческих возможностей — бесконечное число ступенек. Но каждый творит на своей ступеньке! И задача — жить так, как можешь и хочешь ты, а не «как все»: создавать свое, а не «так же, как кто-то другой». И не то же самое, что «слывет за образец».

Можно начать с самого малого — улучшения чего-то в своей жизни вместо пассивного, унылого «влачения» ее. Попробуем самое простое: хотя бы испечь по новому, придуманному вами рецепту пирог к чаю, устроить маленький праздник вместо дежурного «перекусывания». Это — тоже созидание своего бытия. Или попробуем найти способ поговорить с детьми, которые невыносимо шумят под окнами (хотя неподалеку есть парк), так, чтобы они не обиделись, не рассердились, а сами захотели беречь покой живущих за этими окнами людей. Право же, это потребует не меньше творчества, чем иная, почитаемая за творческую, работа. Может быть, ваш умный, интересный, уважительный разговор с ребенком даст его душе больше, чем десять предыдущих назидательных бесед со взрослыми.

Желание не быть «таким, как все», творчество проявляются не только в созидании, но и в восприятии самой жизни. Это может начаться с простейшей попытки перейти в иную плоскость восприятия. Например, отнестись к себе с юмором. «Как молью, пропитан я сплином, посыпьте меня нафталином!» — писал Саша Черный. Взглянув со стороны, иронически на свою хандру, вы частично или полностью освобождаетесь от нее. Или — «остановиться, оглянуться» — и попытаться сквозь «пелену обыденности» увидеть мир и людей так, как они были увидены когда-то впервые…

Счастье, что мы можем черпать силы, и утешение, и мужество, и мудрость в произведениях великих художников — с их помощью обретать собственное зрение, слух, возможность «постигнуть слухом жизнь иную», как писал Александр Блок:

Когда ты загнан и забит

Людьми, заботой иль тоскою;

Когда под гробовой доскою

Все, что тебя пленяло, спит;

Когда по городской пустыне.

Отчаявшийся и больной,

Ты возвращаешься домой,

И тяжелит ресницы иней, —

Тогда — остановись на миг

Послушать тишину ночную:

Постигнешь слухом жизнь иную,

Которой днем ты не постиг;

По-новому окинешь взглядом

Даль снежных улиц, дым костра,

Ночь, тихо ждущую утра

Над белым запушенным садом,

И небо — книгу между книг;

Найдешь в душе опустошенной

Вновь образ матери склоненной,

И в этот несравненный миг —

Узоры на стекле фонарном,

Мороз, оледенивший кровь,

Твоя холодная любовь —

Все вспыхнет в сердце благодарном,

Ты все благословишь тогда,

Поняв, что жизнь — безмерно боле,

Чем guantum satis Бранда воли,

А мир — прекрасен, как всегда.